Взгляд короля — отчаянный, как показалось Аластору, ищущий взгляд, — был прикован к лицу матушки и только изредка соскальзывал вправо, на него самого!

— Я рад вас видеть, Вальдерон, друг мой, — проговорил король, и сердце Аластора замерло. Их не просто представили, но и удостоили беседы! Первое разочарование исчезло, как разметанный ветром пепел, остался один только восторг, пьянящий не меньше молодого вина. — И вас, и вашу леди, и ваших детей. Не так ли, дорогая моя?

— Несомненно, дорогой супруг, — услышал Аластор столь же звучный, но куда более мягкий грудной голос, в котором едва сквозил итлийский акцент.

Он наконец набрался смелости — и взглянул на королеву.

От восхищения перехватило дыхание. Если бальная зала и напоминала цветник, то ее величество в этом цветнике была розой! Не белой фраганской, а итлийской алой — пышной и великолепной, томительно, чарующе прекрасной!

Мерцала в свете магических светильников золотая ткань ее платья, оттеняя черные, как ночь, волосы, живым огнем горели рубины на нежно-золотистой, самую малость смугловатой коже запястий, на гордой шее… Центральный рубин ожерелья имел форму цветка, и в самой его глубине горело, билось, как сердце, темное пламя.

— Я несказанно рада снова встретить давнюю подругу, — ласково сказала королева, и матушка снова почтительно сделала реверанс. — Какие прекрасные дети, милая Джанет. И ты расцвела в браке!

— Благодарю, ваше величество! — тихо и очень ровно, как на занятиях по этикету, ответила матушка.

— Твой… наследник, Себастьян? — милостиво обратился король к отцу по имени и снова посмотрел на Аластора с непонятно пристальным вниманием.

— Да, ваше величество, — поклонился отец. — Мой старший сын и наследник рода. Аластор Кеннет Лоренс Вальдерон. Мои дочери, Амандина и Лоррейн.

Аластор снова склонился в большом церемониальном поклоне. Рядом отражением друг друга одновременно присели в реверансе сестренки.

— Встаньте, юные леди, и вы, юный лорд, — прозвучал сверху чуть хрипловатый голос короля. — Аластор… я рад видеть вас и ваших прекрасных сестер при своем дворе. Достойная юная кровь достойного рода. Себастьян, мы еще поговорим.

— Да, ваше величество, — снова поклонился отец, и они с матушкой отступили назад.

Аластор поспешно последовал их примеру, все время помня, что нельзя поворачиваться спиной, за ним заторопились Мэнди и Лоррейн, кто-то уже занял их место у трона, представляясь королю, а отец и матушка посмотрели друг на друга долгим взглядом, значения которого Аластор совершенно не понял. Облегчение? Радость? Наверное, да, ведь все прошло хорошо! Он не запутался в ногах и шпаге, сестры не наступили на платье, все вовремя кланялись и делали реверанс, даже удостоились беседы. Все ведь хорошо! Тогда почему в уголках глаз матушки блестят слезинки?

— Матушка, — тихо сказал он. — Твои глаза…

— Ах, милый, — она улыбнулась и подняла руки, смахнув блестящие капельки самыми кончиками пальцев. — Это от гордости за вас. Вы самые лучшие дети на свете, а ваш отец — лучший муж, какого может пожелать женщина. А теперь к стене, дорогие, к стене, ловансьон начинается! Мэнди, Лорри, если вас пригласят, не забудьте попросить разрешения у папеньки, не кидайтесь на кавалера, как на пирожное. Аластор, ты побудешь со мной немного?

Побыть с матушкой и пропустить первый танец? Да он бы и сам никуда не пошел. Ловансьон с его множеством сложных фигур Аластора откровенно пугал, это не легкая изящная паэрана. Но как красиво!

Музыка грянула — и первой парой в зал спустились они… Ее величество и мэтр-командор! У Аластора перехватило горло от восторга, он даже завидовать не мог, так это было прекрасно. Платье королевы казалось золотым облаком, летящим над паркетом, и сама она, стройная, грациозная, величественная и дивная, была похожа на фею из сказки, потому что в жизни таких женщин просто не бывает. Ну, наверное… Рядом с ней мэтр-командор Бастельеро, затянутый в черный мундир, казался воплощением строгой мужественности. Аластор смотрел и смертельно завидовал каждому его движению: вот уж кому не надо думать, как не задеть шпагой вазон с цветами или не перепутать танцевальные па! Лорд Бастельеро выше таких мелочей, он почти небожитель, и справедливо, что с красивейшей женщиной Дорвенанта — да что там, всего мира! — танцует именно он!

Ловансьон плыл над залом, торжественный, несколько тяжелый, и тонкая ручка королевы покоилась в руке лорда, а их глаза были устремлены друг на друга, губы едва заметно шевелились, и даже Аластору было понятно, что происходит что-то невероятное, важное и судьбоносное. Алое и золотое — цвета Дорвенанта, которыми сегодня блистал весь зал, — сияли, смешиваясь, в нарядах обоих, и только чернота мундира бывшего главнокомандующего резала эту праздничность смутной тревогой, оттеняя торжествующие краски победы…

— Рубины прекрасны, но к голубому с серебром гораздо лучше подошли бы сапфиры, — услышал Аластор.

— Что? — с недоумением спросила Лоррейн. — Но, миледи маменька, королева одета в золотую парчу.

— Да, милая, но в голубое с серебром одет король, — негромко сказала матушка. — Поверь, дорогая, сапфиры или топазы были бы ей к лицу не меньше и вдобавок сочетались бы с нарядом ее мужа. Рубины она надела к черному. Впрочем, не берите в голову, девочки. Следующий танец — паэрана! Я уверена, вас пригласят! Аластор, милый, тебе тоже не мешало бы присмотреться к девицам.

Грегору казалось, что ловансьон льется по залу таким же тяжелым потоком расплавленного золота, как вся сегодняшняя роскошь: наряды, украшения, улыбки, выставленные напоказ ордена и шитье мундиров. Платье Беатрис в бесчисленных потоках света, льющихся со всех сторон, сверкало слитком все того же расплавленного металла, и Грегору казалось, что он ощущает исходящее от него тепло. При каждом новом шаге рубины на ее шее и запястьях вспыхивали резкими красными огоньками, похожими на острый укол, и Грегор видел это краем глаза. «Она надела мой подарок!» — думал он с мгновенным ликованием, а потом старательно гасил эту радостную вспышку, уговаривая себя, что это ничего не значит. Обычная учтивость! Притом, ей идет красное…

Шаг, еще шаг… Вот и поворот у края зала, и сейчас они окажутся лицом к лицу в первой фигуре. Томительное сладкое предчувствие не давало думать ни о чем другом, кроме нескольких минут, когда он будет смотреть на нее, дышать ароматом ее кожи и волос, встречать ее взгляд, удивленный и слегка лукавый, как помнилось ему все эти годы… Беатрис… Пряное сладкое имя, такое же хмельное, как она сама. Шаг, еще… Он чуть сильнее, чем нужно, сжал ее горячие пальцы в своих, вдруг испугавшись, что все это — очередной сон. Вот сейчас рванет залп фраганских орудий — и греза развеется… Но вместо залпа грянули литавры, обозначая смену позиций в ловансьоне, и Беатрис замерла напротив, глядя ему в глаза.

— Вы счастливы, милорд? — шевельнулись ее губы, и Грегор несколько мучительных мгновений пытался осознать смысл сказанного, а поняв — едва не рассмеялся.

Счастлив ли он? Дорвенант чествует его как героя, король благодарен, а двор в восхищении. Титул, богатство, почести, слава — все это его по праву. Он уходит с поста главнокомандующего лишь потому, что сам желает этого, но теперь можно подумать о карьере в Ордене: сильнейшему некроманту своего времени, Избранному Претемной, прямая дорога в магистры гильдии, а там и в кресло Архимага. Жизнь лежит перед ним, ровная и блистающая, как паркет этой бальной залы, и ничто не омрачает победительного сияния его трофеев, нынешних и будущих…

— Да, моя королева, — солгал он, глядя ей в глаза. — Я счастлив. А вы?

Длинные черные ресницы дрогнули, она улыбнулась и ничего не сказала, только чуть качнула головой, и на гладком шелке волос, уложенных в замысловатую прическу, заплясали блики.

«Глупец! — обругал себя Грегор. — Какого ответа ты ждал? Что она несчастна с мужем и все десять лет вспоминала тебя? Или что забыла, как только ты исчез в южных лесах, и думала о тебе лишь, когда при дворе обсуждали военные новости? Какое право ты имеешь рассуждать о ее счастье? Ты, не способный приказать собственному сердцу…»