Его фигура засветилась, становясь все ярче, и Айлин даже показалось, что мэтр вот‑вот воплотится – но воплотилась только тетрадь, а фигура некроманта разом потускнела так, что сквозь него Айлин явно увидела противоположную стену и кусок окна.

– Ой! – вырвалось у нее. – Милорд мэтр, вы…

– Это моя собственная кожа, – с той же слегка фальшивой беззаботностью произнес мэтр Киран, проводя прозрачным пальцем по корешку лежащей на кровати тетради. – Использовать часть своего тела – единственный способ сотворить артефакт, который останется с тобой даже после смерти. Ой, не смотри так! Немного кожи, взятой с верхней части спины – это не смертельно, а целители в Академии хорошие… Это, яблочко, мой личный дневник‑гримуар. Придуманные мной заклинания, редкая нежить, которую я встречал в путешествиях. Способы борьбы, ну и всякое прочее. В общем, моя жизнь. Их похоронили вместе со мной, ну вот как артефакты Мэрли…

Он запнулся и встряхнул головой, на какой‑то миг становясь прежним, таким привычным Лисом‑Хитролисом.

– Не умею я делать подарки, особенно девчонкам. В общем, давай попросту – эти записи теперь твои. Считай, что учебник. Я же обещал, что научу тебя всему, что умею, помнишь? Будешь моей ученицей – и моим главным законченным делом. Согласна?

Тетрадь взмыла в воздух, неожиданно тяжело упала ей на колени, и Айлин словно очнулась. Мэтр Киран говорил так, словно прощался!

– М‑мэтр Киран! – вскрикнула она сдавленно. – Но вы же… вы же не…

Мэтр Киран вздохнул.

– Я бы с радостью посидел в склепе хотя бы до твоего выпуска, яблочко мое, – сказал он неожиданно тихо и серьезно. – А может и подольше. Но произошло кое‑что, заставившее меня понять, что мое время закончилось. Да и Мэрли уже ушел в Сады… Не хмурься, Айлин. Постарайся понять: пережить свое время – худшее наказание. Я пришел попрощаться. Пожелай мне легкой дороги, хорошо? И не вздумай ходить в мой склеп. Только расстроишься. А впрочем… – Он вдруг улыбнулся легко и беспечно. – Впрочем, мне это даже нравится. Пообещай, что не изменишься! Что всегда будешь относиться к призракам, как к живым! Нам очень нужно, чтобы нас оплакивали как живых и радовались как за живых. Ну же, Айлин! Обещай. Что бы ни говорил тебе твой куратор.

– Обещаю, милорд мэтр, – шепнула Айлин.

Она подняла тетрадь, прижала к груди и часто заморгала, чтобы прогнать резь в глазах. Неужели мэтра Кирана прогнал милорд Бастельеро? Нет, он не мог! Мэтр Бастельеро справедливый, он наверняка уже и сам стыдится, что ударил бывшего коллегу!

– Не думай ты об этом, – посоветовал Киран и быстро наклонился вперед, так что почти коснулся лбом макушки Айлин. – Времени почти не осталось. Передать что‑нибудь твоему отцу, когда я встречу его в Садах?

– Скажите, что я люблю его, – вытолкнула Айлин сквозь застрявший в горле ком. – И что он будет мной гордиться. И вы тоже будете, мэтр Киран, обещаю!

– Я знаю, яблочко, – ласково улыбнулся мэтр. – Прощай.

– Прощайте, мэтр Киран, – прошептала Айлин, глядя, как бледнеют и выцветают фиолетовая мантия, рыжие волосы, веселые карие глаза… – Легкой дороги!

Когда прозрачная тень окончательно растаяла в воздухе комнаты, Айлин показалось, что теплый воздух стал гораздо холоднее. Наверное, это объяснялось какими‑то сложными магическими процессами, но Айлин точно знала, что дело не только в них. Вместе с Кираном Лоу из ее жизни ушло что‑то очень важное! Словно потух огонь, у которого Айлин грелась…

Она отняла тетрадь от груди и посмотрела на обложку, открыла ее и вгляделась в тонкие, слегка выцветшие строки, написанные мелким, но разборчивым почерком. Записи, рисунки, заметки на широких полях, тоже исписанных до последнего клочка свободного места. Мэтр Киран так хотел стать преподавателем! Это было его неоконченное дело, ради него он оставался в склепе Академии, долгие годы ожидая кого‑нибудь, кто станет его настоящим учеником. И вот… Это неправильно! Почему все ее бросают?! Отец, Аластор, теперь мэтр Киран…

Она всхлипнула один‑единственный раз, понимая, что несправедлива. Конечно, они не хотели! Никто из них не хотел оставить ее одну! И есть много людей, которые любят ее и еще долго будут рядом. Но они тоже могут уйти в любой момент! Кто угодно может уйти, потому что такова жизнь – это последний урок, который мэтр Киран, вряд ли желая того, ей преподал.

Айлин перевернула страницу, другую… Кольцо, подаренное отцом, вдруг сверкнуло в луче восходящего солнца, и льдинка где‑то внутри Айлин, холодная и острая, начала таять. Да, они ушли. Но ведь они были в ее жизни! И когда‑нибудь, пройдя собственный путь, она с ними обязательно встретится! Только нужно, чтобы она могла с гордостью показать этот путь.

Ей вдруг показалось, будто кто‑то погладил ее по голове. Это не был призрак – никакого следа некротических эманаций поблизости не наблюдалось, Айлин знала совершенно точно. И все‑таки нежное прикосновение почувствовала так ясно! Боясь даже предположить, чья ласковая рука тронула ее волосы, Айлин замерла, ловя этот миг и больше всего на свете желая сейчас обнять кого‑нибудь близкого, родного, любящего… Но комната была пуста, и мгновение чужого присутствия оказалось мимолетным. Айлин закрыла тетрадь и, не выпуская ее из рук, посмотрела в окно.

Там из‑за восточной башни Академии вставало в розово‑желтой вуали, раскинувшейся на полнеба, солнце. Наступал новый день ее жизни. Лекции и практические занятия, библиотека, привычные мелкие ссоры с Иоландой и холодное перемирие с заклятыми подружками с собственного курса. Дружба Воронов, любовь тетушки Элоизы… Тысячи счастливых и несчастных моментов, из которых складывается жизнь. Но что‑то уходило прямо сейчас, оставляя в душе Айлин холодную тихую пустоту, и она не сразу поняла, что это навсегда ускользает, словно прошедший день, ее детство.

Часть четвертая«Вишневый бал»

Глава 1. Маленькая утренняя серенада

Айлин распахнула глаза, не сразу поняв, где она находится и почему за окном отчетливо слышится упоенный вой токующего вурдалака. Не сезон же! Самая середина весны, а токование у любой псевдонежити приходится на конец осени!

Она села на постели, осмотрелась, поежилась от тянущей из распахнутого окна промозглой сырости, заметила наконец томно сидящую у самого подоконника Иоланду и бессильно выругалась. Вот ведь… неймется соседке! И какого же болвана она на этот раз назначила своим кавалером? А кто, кроме полнейшего болвана, додумается петь серенаду не перед отбоем, а на самом рассвете? Вот перебудит все общежитие…

Айлин позволила себе минуту приятного злорадства: представила, как с треском распахиваются окна женского крыла и в горе‑музыканта летят два‑три Молота Пресветлого, десяток проклятий, пара стульев и большая ваза. Ох, да он еще и фальшивит!

Соседка не удостоила ее и взглядом, и Айлин, еще раз выругавшись себе под нос, улеглась обратно и накрыла голову подушкой. Не помогло. Голос у поклонника Иоланды был знатный, громкий, к тому же приглушенное подушкой: «Люблю‑у‑у я любо‑о‑о‑овью безбрежною‑у‑у… как смерть безнадежною‑у‑у‑у…» – приобретало совершенно непристойное звучание!

Вот бы месьор де Берже, фраганский поэт, приглашенный год назад для преподавания современной литературы, услышал, как тут изгаляются над его стихами!

– Люблю мою грезу прекра‑а‑асную, принцессу мою светлоокую‑у‑у…

– Иоланда! Да закрой же окно, во имя Претемной! – взмолилась Айлин, отбрасывая подушку и понимая, что так же по‑вурдалачьи провытого: «Мечту дорогую, прекрасную!» – она просто не выдержит.

Лютня, под которую несчастный, возомнивший себя трубадуром, исполнял серенаду, зарыдала и смолкла. Айлин искренне понадеялась, что струны не выдержали.

Соседка обернулась и, одарив ее снисходительно‑презрительным взглядом, протянула:

– Между прочим, Ревенгар, ты просто завидуешь!