И тут Лу, тоже задумчиво глядящий на огонь и ворошивший угли длинной палкой, резко вскинул голову.
– Прошу простить, – заговорил он с какой‑то отчаянной весёлостью, – но мне случалось видеть похороны куда веселее. Не гневите Странника, друзья мои, нам и так везло всю дорогу больше, чем можно было надеяться. Что случится завтра, того не избежать, но не стоит наш последний, может быть, вечер проводить в такой тоске. Лично я собираюсь подогреть вино, которым любезно поделился мастер Витольс, и достать лютню. Зачем‑то же я её вёз в такую даль, м?
– Прекрасная мысль! – откликнулся Аластор так поспешно, что было понятно – его тоже измучили тяжёлые мысли. – Вино и лютня! В самом деле, что мы переживаем заранее? Вдруг всё обойдётся лучше, чем… Ну, чем кажется.
Он бросил взгляд в сторону Айлин, а потом вдруг предложил так отчаянно, словно кидался в бой или снова в ледяную реку:
– Я, пожалуй, тоже спою. Мне, конечно, далеко до Лучано, и всё‑таки…
– О‑о‑о… – Итлиец восхищённо округлил губы и расширил глаза. – Ты поёшь? А почему же в тот раз?..
– Ну да, не хватало ещё соревноваться с такими мастерами, – усмехнулся Аластор уже свободнее. – Нет, я точно знаю, что в этом искусстве мне до тебя, как…
– Как мне – в умении готовить! – невинно подсказала Айлин, тоже радуясь, что тягостное молчание рассеялось чем‑то лёгким и приятным. – Ал, но тебе же наверняка давали уроки музыки?
– Давали, – кивнул тот. – Но я и лютня… Я еле‑еле выучил пару песен, да и то не на уроках, а… В общем, в деревне на праздниках. Так что если Лу позволит…
Он отвёл взгляд от Айлин и наверняка покраснел, только под короткой бородкой, отросшей за время путешествия, этого не было видно. Лучано же вскочил, словно только этого и дожидался, метнулся к лошадям и вернулся с футляром, который нёс аккуратно, словно младенца.
«Лютня? – подумала Айлин, глубоко вдохнув, наполняя грудь свежим вечерним воздухом с привкусом сырости, молодой листвы и каких‑то вечерних цветов. – А почему бы и нет? Пусть будет хоть лютня, хоть что угодно, лишь бы не думать о том, что случится завтра! Да я сама готова показывать фокусы, как иллюзорница, только бы отвлечься и выкинуть из головы завтрашний день, милорда Дункана, тётушку и Саймона с Даррой, самих Аластора с Лу и даже Пушка – всё то, что было и навсегда закончилось… А лютня – это самое лучшее, что может случиться сейчас. Вино, шамьет, музыка, друзья… Совсем как дома, совсем как в той прежней жизни! И… пусть Ал с Лучано запомнят меня не испуганной, а весёлой, радующейся вместе с ними самым простым вещам, таким, как вкусная еда, тепло костра, вино… Да, и вино тоже! Глупо продолжать вести себя как леди, если завтра я умру!»
– А я хочу горячего вина! – сказала она весело. – Нет‑нет, Лу, я сама! Что я, кружку на угли не поставлю? И тоже буду петь, вот! Я не очень хорошо пою, но… мне тоже хочется!
Лучано едва удержался от удивлённой улыбки. Бастардо и лютня? Нет, благородных синьоров и синьорин, конечно, учат и пению, и игре – в Итлии, во всяком случае. И всё же… секиры этим рукам пристали несравненно больше!
Впрочем, почему бы и нет? Когда пел дон Раэн, а потом и сам Лучано, Альс отмалчивался – и неудивительно, если вспомнить, что итлийский он знает не слишком хорошо. А сегодня вызвался сам… и это ведь последний шанс узнать, каким может быть его голос…
Лучано бережно расчехлил Ласточку, ласково провёл ладонью по мягко поблёскивающему дереву корпуса и невольно поразился – лютня, столько пережившая за их короткое путешествие, нимало не переменилась с того дня, как на ней играл дон Раэн. Замечательная всё же вещь этот артефактный футляр! С лёгким сожалением коснувшись струн и пообещав себе непременно сыграть сегодня и самому, Лучано передал лютню бастардо, и тот, поблагодарив кивком, осторожно пристроил её на колене. Зажал лады, тронул струны, и Лу едва удержался от улыбки – пожалуй, Ласточка и в самом деле была чересчур изящна для таких огромных ручищ! И держал её Вальдерон с едва заметной неуверенностью, как нечто знакомое, но давно уже забытое.
– Айлин, ты умеешь петь «Шиповник»? – спросил Аластор, и задумавшаяся было магесса, встрепенувшись, закивала, а Лучано насторожился ещё больше.
Так его ждёт дуэт? Как любопытно!
Мелодия, полившаяся из‑под пальцев Вальдерона, оказалась столь простой, что Лучано, пожалуй, постыдился бы называть её мелодией. Что ж, Альс честно предупредил, где учился, вряд ли местные пейзане были приверженцами высокого музыкального стиля. И этот их «Шиповник» пелся на совершенно незатейливый мотивчик! Но голоса магессы и бастардо изумительно к нему подходили – чистые и какие‑то прозрачные, высокие, красиво окрашенные, но небольшие.
«Ни глубины, ни звучности, – подумал Лучано с лёгким разочарованием. – А что же сама песня?» Он прислушался, ловя безыскусные слова.
Цветущей порою я девицу встретил,
– старательно выводил Альс, и Айлин вторила ему:
Гуляя в прозрачных весенних лесах.
И первое, что я у милой заметил, –
Шиповник в кудрявых её волосах…
«Ну, точно крестьянская песенка, – умилился Лучано. – Прелесть какая!»
Полянка цвела, как наряд у невесты,
И солнце сияло вовсю в небесах.
В тот день моё сердце нашло себе место
В кудрявых душистых её волосах…
Альс замолчал, перебирая струны в проигрыше, и Айлин смолкла тоже. Лучано слышал десятки, если не сотни таких песенок, и мог бы подхватить её с любого места, уже уловив мотив, но слов не знал. Да и слушать её было приятнее, чем петь самому. Всё‑таки эти двое изумительно подходят друг другу даже в такой мелочи. А он… Ну куда ему вклиниваться между ними?
Да, поёт он лучше, но настоящий мастер не только знает, когда следует вмешаться, но и понимает, когда делать этого ни в коем случае не следует. Голоса синьорины Айлин и Альса на фоне его, поставленного по образцу лучших тенорьезе, потеряются и поблёкнут, а он ни за что не хотел бы этого. Нет‑нет, пусть поют! Так просто и мило, так… искренне… Как первый поцелуй влюблённой девчонки, ещё не думающей ни о выгодном замужестве, ни даже о будущих страстных ночах, только о самом этом поцелуе.
Коня подгоняя, спешу к наречённой,
– продолжил Альс. Его голос стал неуловимо жёстче, словно окреп, и Айлин тихо, но звонко продолжила:
Не зря так тревожилось сердце моё…
Усадьба горит, пепел стелется чёрный,
– И кровь, не шиповник в кудряшках её! – выдохнул дорвенантец. А потом ровно и спокойно, словно не понимая страшного смысла песни, закончил:
Ах, здесь мне такой уже больше не встретить,
Чтоб кудри, как волны, и губки, как мёд…
– В Садах Госпожи её сон будет светел, – чисто и нежно взлетел голос Айлин, и синьорина закончила:
Я знаю, там вечно шиповник цветёт.
Лучано замер, задохнувшись, словно ему саданули под дых. Аластор перебирал струны, повторяя последние строки в унисон с Айлин, и они пели так мягко, с такой небрежной простотой… Да что же это?! Ну ладно – он! Он не знает! Но она?! Как она может, понимая, что завтра умрёт, петь… эту… это…
Лучано встал, едва удержавшись, чтобы не вскочить, и пошёл в кусты, не разбирая дороги, оставляя за спиной светлый круг вокруг костра и две тёмные фигуры, сидящие рядом. В глазах у него тоже темнело, и неважно, что вокруг был ночной лес. Пелена, застлавшая ему взгляд, с обычной темнотой не имела ничего общего.
Он шагал, спотыкаясь, разом забыв, как беззвучно ходить по земле, устеленной хрупкими ветками, не думая, кто его может услышать, и что подумают они, кто остался на поляне. Внутри когтистая лапа рвала внутренности, и он точно знал, что если расплакаться, станет гораздо легче, но плакать не мог.